Imants Ziedonis Epifānija 'Katrai dienai ir uzliesmojums'

Русский текст:
У каждого дня — своя вспышка, свое озаренье.
Шел ты и шел весь день, ничего такого не заметил — что же, иди дальше. Не проморгай снова. Может быть, это происходит как раз в то мгновенье, когда ты моргаешь глазами.
Утром роса была на траве, но солнце не сияло, и капли были серовато-красны, и розы молчали.
А на другое утро и солнце было, и роса была, но не было уже розы, она отцвела уже.
Троица, триединство, трехзвучие — все и дело, должно быть, в этом.
Я и цветок — этого еще мало, должно быть еще и солнце.
Я и береза — этого все-таки мало, должен быть еще и ветер, или скворец, или иней на березе.
Ночью так пахли маттиолы, но у меня был насморк.
Был у меня камин, и дрова у меня были, но не было спичек.
Были у меня часы, и часы мои тикали, но не было у них стрелок.
День — это темнота, в которой должна вспыхнуть стрелка.
Камень, который мы швыряем по поверхности воды, должен хотя бы раз подпрыгнуть. Сегодня вечером он утонул, не подпрыгнув ни разу.
Словно кто-то уже в этом саду побывал и собрал все.
Если день не вспыхнул ни разу — ночью я не усну.
В конце одного такого дня, не вспыхнувшего ни разу, потеряв все надежды, я смотрел телевизор. Где-то в другой стране, в Чехословакии, в небольшом городишке, под вечер, пели юные современные менестрели, парни с гитарами, пели среди голых деревьев, в осеннем тумане.
Они были молоды, они шли по осенним дорогам, они пели у хлевов и на цветочных клумбах.
Они были веселые и грустные, как их народ, как это положено каждому человеку.
Вода хлынула из часов, и время погасло.
Медленно покачивалась земля, вместе с Прагой, вместе с моей Бауской и Валдермалпилсом.
Я швырнул камень по поверхности воды, и он подпрыгивал снова и снова, и не желал тонуть.
Этот день успел вспыхнуть.

Teksts latviešu valodā:
Katrai dienai ir uzliesmojums. Ja tu visu dienu esi gājis un neesi to redzējis, tad gaidi.
Nemirkšķini acis. Varbūt tas notiek tai brīdī, kad tavas acis aizmirkšķinās.
No rīta bija rasa zālē. Bet neatmirdzēja saule, un piliens bija sarkani pelēks, roze nerunāja.
Nākošajā rītā bija saule un bija rasa, bet nebija rozes, tā bija jau pārziedējusi.
Vienmēr jābūt trijskanim.
Nepietiek ar puķi un mani, ir jābūt vēl saulei. Nepietiek ar mani un bērzu, ir jābūt vēl vējam vai strazdam, vai sarmai bērzos.
Naktī smaržoja matiolas, bet man bija iesnas.
Man bija kamīns un malka, bet nebija sērkociņu.
Man bija pulkstenis, kas tikšķēja, bet nebija rādītāju.
Diena ir tumsa, kurā jāuzliesmo rādītājam.
Akmenim, kuru mēs metam gar ūdens virsu, pirms tas nogrimst, ir jāpalecas. Šovakar tas nogrima nepalēcies.
It kā kāds jau būtu bijis šai dārzā un visu nolasījis.
Ja diena nav uzliesmojusi, es vakarā nevaru aizmigt.
Pēc tādas neredzīgas dienas es, visas cerības zaudējis, sēdēju pie televizora. Citā zemē, mazā Čehoslovākijas kūrorta pilsētiņā.
Ap pulksten vienpadsmitiem vakarā dziedāja minnezengeri.
Viņi dziedāja starp kailiem kokiem rudens miglā.
Viņi bija jauni, gāja pa rudens ceļiem, dziedāja pie kūtīm un puķu dobēs, viņi dziedāja pie alus putām un sadziedājās ar mazām zivtiņām. Viņi bija priecīgi un skumji kā viņu tauta un kā tas katram cilvēkam pienākas. No pulksteņa izšāvās ūdens un nodzēsa laiku. Un zeme lēnām šūpojās ar Prāgu, Bausku un Valdemārpili.
Es metu akmeni gar ūdensvirsu, un tas palēcās atkal un atkal un negribēja nogrimt.
Bija pāri vienpadsmitiem.
Diena bija paspējusi uzliesmot.